Предисловие к собственным воспоминаниям (Сергей Емельянов) / Проза.ру

Почему и когда возникает потребность написать воспоминания? Вот уже два или три года меня периодически навещают мысли о том, что вот нужно сесть и написать воспоминания, воспоминания о своей жизни. Человек в своей жизни долгие годы живет будущим. На будущее он откладывает очень многое. Со временем что-то сбывается, исполняется, достигается, что-то утрачивает свой первоначальный смысл, от чего-то человек просто отказывается как от ненужного. К этому времени он все больше живет настоящим. Вокруг него люди, дела, заботы и даже в это время человек все же живет надеждами на будущее. Постепенно уходят родные, товарищи, сослуживцы, человек строит свое «гнездо», решает многие свои жизненные проблемы, и в это время заботы сегодняшнего бытия выходят на первый план. Воспитание детей, проблема собственного восхождения, взаимоотношения с социумом вокруг себя - вот главные заботы человека. Дни и годы летят с заметным ускорением, и со временем эта скорость движения по собственной жизни становится поистине космической и наступает такой момент (моменты) когда начинаешь задумываться о бренности бытия, о конечности своего земного существования. Конечно, это страшит и пугает, но чем дальше от начала жизни, тем все меньше и меньше. Почему? Да мне кажется по причине банальной. Уходят из жизни твои ровесники, родные, товарищи, коллеги, соседи, просто знакомые, с которыми просто здороваешься, порой не зная, как его даже зовут. И чем больше людей из твоего окружения уходят из твоей жизни, тем больше ты ощущаешь неизбежность смерти. Правда, я думаю, что многие люди ощущают это скорее на уровне подсознания, чем сознания.
И вот когда твое сегодняшнее бытие ограничивается все больше и сильнее только повседневными делами, «бытовухой», как сказал один из моих старинных приятелей, когда все яснее сознаешь, что это и есть твое настоящее и другого больше не будет, а будущее – это уже просто мираж, вот тогда и возникает потребность «отчитаться», прежде всего перед самим собой о прожитой жизни, и тогда все чаще задумываешься уже не о будущем, а о прошлом. И прошлое начинает жить в твоей душе, в твоем сознании как нечто новое. Оно уже не пожелтевший мусор, а живой и трепещущий мир. Именно в это время и начинают люди «заповедовать» своим потомкам как назидание и поучение в устной форме, а другие (их, слава Богу, гораздо меньше) берутся за карандаш, ручку, машинку или компьютер и начинают писать мемуары. Кто-то славно сказал – воспоминания о будущем. Правда мне кажется, что большинство людей не делают ни того, ни другого. Причин тут великое множество, но главная – это все наша природная лень, особенно, если нужно шевелить мозгами и пытаться отчитаться перед вечностью. А в жизни каждого и малюсенького и великого человека есть много такого, о чем не хочется и даже страшно и стыдно признаться не только кому-то, но, прежде всего самому себе. Никто не хочет прослыть неудачником, двоечником жизни. Даже если человек в этом признается себе, то неизбежно встает вопрос – Кто виноват? И быть виноватым ох как не хочется. Значит нужно искать оправдания и услужливая память тут же подсовывает тебе примеры из собственной жизни. И пошло-поехало. А потом мы выдаем это как мемуары. Я думаю желание оправдаться перед самим собой, перед потомками и перед своими современниками, которых чаще всего уже нет, и ведет нас к воспоминаниям.
Начинают их чаще всего с раннего детства, с первых осознанных и запавших в душу фактов собственного бытия, это скорее идет на уровне ощущений, подсознания. Вот я отчетливо помню запах первого снега. Потом сколько зим прожил, а такого больше не было никогда. И передать словами это ощущение не могу, а чувствую четко. Вспоминаю почему-то День Победы - 9 мая 1945 года. Мне исполнилось только три года с месяцами, а я и сейчас почти через 60 лет помню – цвели вербы и пели солдаты под гитару. Смутно помню наш дом на улице Пушкина на берегу Амура, но ясно вспоминаю наш палисадник, морковку с грядки, натянутую по периметру огорода проволоку с подвешенными пустыми банками из-под американских консервов «Второй фронт». При ветре они издавали такой своеобразный скрежет - перезвон. Помню было такое время , как страшно мне было просыпаться, и с трудом «разлипать» глаза, а перед ними была белая пелена и ничего более. И мать, и бабушка Елена Алексеевна мне промывали глаза чем-то теплым и успокаивали, а я плакал и кричал от страха этого сплошного «молока», Суть в том, что я видел днем, но с наступлением сумерек у меня зрение как-то пропадало, и перед глазами стояла сплошная пелена. Я этого естественно страшно пугался. Какой-то ужас охватывал меня тогда. Много позже этот ужас я ощутил, уже будучи взрослым человеком. Летели в командировку на «Дугласе» и попали в сплошное молоко тумана, вот тогда-то и вылез откуда-то из глубины души этот леденящий душу детский ужас. Мне мать как-то объяснила, что тогда в далеком детстве в Комсомольске – на Амуре у меня была такая болезнь, называемая в народе - «куриная слепота». И это связано было с недостатком витаминов. Меня пичкали противным рыбьим жиром. Еще помню, как мама таскала меня через Парк Победы в поликлинику, где у нее брали кровь из вены и вливали мне в заднее место. С тех пор и очень долго я панически боялся шприцов, и не выношу внутривенных вливаний до сих пор.
Теперь, когда давно нет в живых моей мамы, когда я уже достаточно спокойно переношу уколы, и не только их, я чувствую потребность высказаться, повспоминать и записать все это, если успею. И снова вопрос. А для чего и для кого? На этот вопрос у меня пока не ответа. Но потребность в этом уже живет во мне и требует высказаться. А по опыту прожитой жизни знаю, что все нужно делать, давать и получать вовремя, иначе оно и не нужно вовсе.
Когда-то давно где-то вычитал такую фразу - Если не задыхаешься от любви и горя, стихов не пиши. Ну, так это и не стихи вовсе. А ощущением пустоты жизни и какой-то неизбывной тоски (она проявляется, прежде всего, в постоянном воспоминании об ушедших трех близких мне людях - матери, тети Клавы и дяди Вани, правда не только, не только о них) я живу уже несколько лет.
*******

1. ОТКУДА Я РОДОМ? КТО Я?
Теперь, когда жизнь уже на излете, мне все чаще приходит на ум такая мысль. Откуда я родом, кто мои предки? Какими они были, и ответа чаще всего нет, ибо даже жизнь собственных родителей мне очень мало известна. Чего уж говорить о более ранних годах и более дальних родственниках. Хорошо, что в свое время мне удалось расшевелить свою бабушку по отцу Елену Алексеевну, и она поделилась со мною своими воспоминаниями, правда всего однажды и скупо.
Родился я 9 февраля 1942 года в городе Комсомольске на Амуре, чем почему-то всегда очень гордился. Прожили мы там недолго, уже летом 1946 года покинули мой родной город, и я там больше уже никогда не был. Жили мы на Пушкинской улице, которая выходила прямо к величавому Амуру. Мой отец Емельянов Николай Николаевич приехал в эту даль из Ленинграда по комсомольской путевке. Там он родился, окончил школу-семилетку, курсы электриков и, кажется, успел еще поработать на Путиловском заводе, где всю жизнь трудился мой дед Николай Яковлевич Емельянов, мастером литейщиком. Отец отправился в дальние края, получив благословение самого Сергея Мироновича Кирова, который в те годы возглавлял Ленинградский горком и обком партии и еще был секретарем ЦК ВКП(б). Он выступал перед отъезжающими на строительство нового города молодыми ленинградцами в Таврическом дворце. Между прочим в этом дворце до революции заседала Государственная Дума России, а в 1917 году в этом же здании одновременно располагались и Временное правительство, и Петросовет рабочих, матросских и солдатских депутатов. Время строительства Комсомольска овеяно романтикой и таинственным флером и потому толком правды об этом я знаю совсем немного. Моя мама приехала в Комсомольск наверное в 1935 или 1936 году. Это было незадолго до приезда знаменитых «хетагуровок». Она приехала туда из Уфы, где работала на фабрике «Баш-кондитер». Жила она в семье старшего брата Григория, вначале была нянькой для его детей, моих двоюродных сестер Иды и Майи, а, закончив семилетку, пошла работать. Отсюда ее и вызвала письмом на Дальний Восток ее старшая сестра Клавдия. Жизнь, точнее молодые годы, моей дорогой тетушки всегда были окутаны густой тайной. Я об этом попозже расскажу, хотя знаю совсем немного. Здесь моя тетушка, работавшая к этому времени в заводской столовой, то ли зав. производством, то ли заведующей столовой, быстро нашла моей матери жениха и фактически свела моих родителей. Она же помогла им купить этот дом на Пушкинской улице, а сама она жила со своим вторым мужем (дядей Ваней) на «Победе», в большом многоквартирном доме, занимая там то ли комнату, то ли квартиру. Мой отец и дядя Ваня работали в одном цехе, электроцехе на авиационном заводе на Дземгах. Оба играли в футбол, но отец был видимо послабее, а дядюшка был известным в городе футболистом и не только. Он был участником всяческих спортивных баталий, несколько раз принимал участие в многодневных лыжных переходах, Комсомольск - Хабаровск, летом играл в футбол, зимой в русский хоккей, а когда в Комсомольске снимали документальный фильм о городе, он прыгал с десятиметровой вышки в воду. Этот эпизод потом вошел в фильм. Детей у них не было, и потому властная тетушка держала верх в нашем доме и фактически командовала и отцом и матерью. Они оба были с гонором, но совершенно бесхарактерные. Когда родился мой старший брат, мои родители назвали его модным в те времена именем Герман. Тетушка не успела вставить лыко в строку, но когда родился я, она была тут как тут. И хотя имечко у моих родителей для меня было приготовлено, и быть бы мне Гариком, если бы не тетушка. По ее настоянию я был назван Сергеем. Родился я дома, так как была сильная пурга, и ни о каком роддоме не могло быть и речи, полагаю, что моей повивальной бабкой и была соседка Воробьиха, подарившая мне на прощанье заветную кружечку. А тогда в феврале 1942 года над Амуром выли злые ветры, стоял сильный мороз и дом был завален снегом по самые окна, а под домом выли, пришедшие с той стороны Амура по льду волки. И не выстрелы из охотничьего ружья, ни рычанье Джека не помогли. Волки ушли, лишь когда стихла пурга дня через три.
Жили мы в собственном финском доме, состоящим из двух половин. В одной половине жили мы - отец, мать, бабушка Елена Алексеевна, и я с братом Германом. В другой половине жила другая семья, из которой я помню смутно только бабушку, по прозвищу Воробьиха. Когда мы уезжали навсегда из Комсомольска, а было это летом или осенью 1946 года она мне на прощанье подарила маленькую расписную красным цветом фарфоровую кружечку. Я ее почему-то хранил почти всю жизнь, и она куда-то пропала всего лет десять тому назад. Отец мой работал на авиационном заводе, который собственно и строил, приехав сюда почти с первым пароходом в 1932 или 1933 году. Наша улица сбегала прямо к Амуру, и из окон дома и веранды был виден не только величавый Амур, но и тот берег, покрытый густой и мрачной как мне казалось темно синей тайгой. Моих личных воспоминаний о моем родном городе в памяти осталось очень мало. Многое из того, что мне кажется, что я помню, на самом деле, как мне думается, это память по воспоминаниям моей матери и тетушки. Жили мы в деревянном доме, перед ним был палисадник, в котором бабушка сажала цветы, еще росли, по-моему, какие-то деревца, был двор с сараем, где складывали в большие поленницы дрова, там же отец держал кроликов, во дворе жила большая овчарка по имени Джек. Я его очень смутно помню, но этой собаке я обязан жизнью и не раз. Когда мне было года три, я катался по улице на трехколесном велосипеде, и вдруг…навстречу мне выскочила какая-то большая, как потом говорили бешеная, собака. Не знаю, что бы случилось со мной, но Джек, сидевший на веранде у окна, и следивший за мной, раньше всех сообразил об опасности и, перемахнув, через окно веранды и забор, бросился на эту собаку и на моих глазах ее загрыз. Я ничего не помню, но долгие-долгие годы, практически всю свою жизнь, до тех пор, пока у нас не появился Бим, маленький двухкилограммовый песик редкой породы чи-хуа-хуа, я всегда панически боялся собак. Думаю, что это нервный след в детской памяти от той ужасной сцены, произошедшей на моих глазах в далеком, видимо сорока пятом победном году.
В другой раз Джек спас мне жизнь следующим образом. Говорили, что Джек этот был очень умный, образованный пес, но уже старый и доживал у нас свои последние годы. В молодости он обучался и в милицейской собачьей школе, потом был взят на границу, а только потом попал снова к нам. Так вот Джек был видимо достаточно свирепым и характерным псом, т.к. никого к себе не подпускал, кроме отца и как ни странно меня. Мне он позволял делать с собой что угодно. Я мог залезть в нему в конуру и там валяться, выталкивая его наружу, а он только сдержанно рычал, позволяя мне такое. Я на нем частенько катался верхом как на лошадке, и он это выносил достаточно спокойно. В те далекие времена, моя мать, видимо мечтавшая во втором ребенке увидеть дочь, а родился снова мальчик, частенько наряжала меня в длинные платья, мне отпустили длинные волосы на голове и украшали их синим бантом, что видимо шло к белой головке. И когда чужие люди спрашивали меня «Девочка! Как тебя зовут?» удивлялись, услышав в ответ «Сережа!» Такие эксперименты надо мной продолжались, видимо лет до трех, а потом я видимо осознав, что я мальчик, категорически отказался носить платья и банты. Но вот такое платье однажды мне спасло жизнь. У нас во дворе стояла большая бочка для сбора дождевой воды. Я частенько играл возле, и однажды, видимо слишком увлекся игрой, или загляделся на воду в этой самой бочке, перегнулся и …упал в бочку с водой. Сидевший рядом на цепи Джек среагировал моментально и броском бросился к бочке и выхватил меня уже пускающего пузыри за подол этого самого платья. А потом долго не отдавал плачущего пацана насмерть перепуганным матери и бабусе. Я, конечно, ничего этого не помню, но об этом мне рассказывали в разное время и мама, и бабушка.
Помню, что был у дома большой огород, но что там сажали, понятия не имею, но кажется сажали картошку, капусту, горох и точно помню морковку. Я до сих пор ясно ощущаю этот морковный запах и вкус. Ее выдергивали прямо из грядки, чуть обтирали от земли и прямо здесь же ели без всякого обмывания, держа рукой за кудрявый пахнущий как-то особенно зеленый хвостик. По периметру огорода была натянута проволока и на ней подвешено много пустых консервных банок, которые при ветре раскачивались и громко бренчали. Я практически не помню наш дом, как мы там жили, лишь отдельные эпизоды запали в душу и память на всю жизнь. Хорошо помню елку в нашем доме. Она мне казалась огромной, пушистой, сильно пахла настоящим волшебным лесом. Отец притащил ее сам кажется из тайги. Елка была украшена всякими хлопушками, ватой, какими-то самодельными игрушками. Больше всего притягивала елка повешенными на ней конфетами и завернутыми в серебристую фольгу орехами. Видимо со сладким в те военные годы даже в нашем доме было весьма проблематично. Я хорошо помню День Победы! Как это не покажется странным, что может помнить трехлетний ребенок, но это так. Помню Парк Победы, и там прямо на траве сидели солдаты и пели какие-то веселые песни, играли на гитаре, и еще цвела в это время верба. Мне было наверно года три с небольшим, когда мы вдвоем с соседским приятелем, сбежав из дома, отправились в путешествие. Нас потом нашли в нескольких километрах от дома. Мы сидели на высоком берегу обрывистой и стремительной речки Силинки, которая как бы разделяла город на две части. Здесь у нас это были Дземги, авиационный завод, а там за речкой начинался собственно Комсомольск на Амуре. Там были построены металлургический и судостроительный заводы на месте бывшего села Пермского. Пермское когда-то основали бежавшие от церковного раскола на Дальний Восток староверы из Пермской губернии, а несколькими километрами ниже по течению Амура было нанайское стойбище Дземги, что в переводе с нанайского означало березовая роща. Так вот авиационный завод строился на месте бывшего стойбища нанайцев. Когда мать с бабусей кинулась меня искать, нас и след простыл. И нашли нас на берегу Силинки. Мать моя была заведующая детскими яслями.
Из самых первых впечатлений детства мне почему-то больше всего помнятся запахи и вкусовые ощущения. Я помню, что у нас в кухне или коридоре стояла большая деревянная кадка с красной икрой. На берегу Амура в те времена жить, и без красной икры было бы просто смешно. Кода горбуша и семга шли на нерест, это было удивительное зрелище. Они плыли по Амуру огромными нескончаемыми стаями, буквально выталкивая друга друга из воды. Их можно был ловить практически руками или вилами. А икра готовилась просто прямо на берегу. Там же рыбину сгибали хвост к голове и икра сама выпадала прямо в подставленное ведро. Несколько крупных рыбин, и ведро было почти полное. Потом туда рукой засыпали соль, перемешивали несколько минут руками и икра готова к употреблению. Были и другие более цивильные способы засолки, но принцип такой. Икру можно было есть, сколько хочешь, а вот чего не хватало, так это хлеба. Тогда там по карточкам получали американскую муку в больших жестяных банках, в таких же банках получали и американскую тушенку, сгущенку, сухое молоко, яичный порошок и другое. Не думаю, что на карточки можно было шиковать, видимо наша умелая тетушка тащила в наш дом много продуктов из своей столовой. Мама, а может бабушка, приспособились печь хлеб дома в русской печи из этой муки. Но едоков было много, а муки все-таки маловато. Тогда они добавляли для массы сушеную таежную малину. И хлеб получался сладковатый такого малинового цвета. Хлеб резали тонкими ломтиками, чтобы хватило на подольше. Мне резали ломтик потолще, а сверху икру можно было наваливать сколько хочешь. Брат мой Гера часто ссорился с матерью и бабушкой из-за этой несправедливости. Но бабушка говорила «Сережа, маленький, вот ему хлебца и потолще, а ты уже большой, тебе потоньше». Брата видимо это мало утешало, и однажды он решил на мне отыграться. Как-то он меня позвал из сеней на крыльцо. Я вышел в одной курточке и валенках, а мороз был видимо хорош. Брат мне сказал «Лизни ручку дверную, она вкусная…» Я лизнул и буквально прирос к холодному металлу ручки. Я стоял с раскрытым ртом и полными слез глазами, но не мог ни кричать, ни плакать в голос, чуть потянув язык я почувствовал сильную боль и сладковатый вкус крови. А братишка испугался и рванул в дом за помощью. На его крика выбежала бабушка с чайником в руках и, сообразив в чем дело, стала тихонько лить горячую воду на ручку, чтобы та нагрелась и отпустила мой страдающий язык. Я потом долго ощущал вкус крови и всегда пугался ее вида. А брату видимо досталось и от бабушки, и потом от отца.
За время войны в тайге развелось много медведей. Не знаю, почему и зачем, но охотников-любителей даже сняли с работы на авиазаводе на несколько дней и отправили в тайгу на медвежий промысел. Видимо охота была удачной, потому что в нашем доме появилось много мяса и что меня поразило - колбаса. Видимо это была первая в моей жизни колбаса. Помню, что она была очень толстая и какого-то неестественно красного цвета, но пахучая и вкусная. Как мне говорили, охотники свои трофеи сдали в столовую заводской фабрики-кухни, а им за это выдали приготовленную там вареную колбасу из медвежатины. Как сейчас понимаю, запах был очень вкусный и резкий от того, что в этой колбасе было много дикого таежного чеснока - черемши. Прошло столько лет, но до сих пор стоит перед глазами эта удивительная колбаса…
Из самых первых впечатлений жизни я помню запах снега. Причем я отчетливо и сейчас могу вспомнить запах морозного зимнего снега, запах снега на весенних проталинах, и какой-то особенный запах предновогоднего снега. Память сохранилась, а объяснить эти ощущения словами и сейчас не могу. Еще помню суп из лебеды, которая росла тут же под ногами в палисаднике. Вкус супа не помню совершенно, но помню слова знаменитой народной песни «Посею лебеду на берегу». Эту песню мне напевала бабушка Елена, а потом уже в начале нашей жизни в Таганроге эту песню, часто вместо, колыбельной на ночь мне пела моя мама.