Такая вот вера! (Сергей Емельянов) / рассказы / Проза.ру - национальный сервер современной прозы

С Евгением Васильевичем мы были знакомы давно. Лет пятнадцать проработали, как говорится бок о бок. Я уважал его за спокойствие, рассудительность, простоту и какую-то почти невероятную скромность. Я знал, что он бывший летчик, прошедший Отечественную от звонка до звонка. Был сбит летом 1941 года, но видно родился под счастливой звездой. Не попал в плен, да и был на территории противника не более суток. И потому все ограничилось беседой с особистом… К концу войны он дослужился до замкомэска. Три ордена и гвардейский знак, да две серебристые ленточки на груди. Кто знает, тот уважает. Это два ранения, но не тяжелые. После госпиталя он возвращался в строй.
Собой он был хорош, среднего роста, очень симпатичный, подтянутый, я бы сказал стройный, сорокалетний здоровяк с седоватым густым бобриком на голове и розовым рваным шрамом на щеке. Правда, шрам его не портил, а я бы сказал, если так можно выразиться, даже украшал его.
Меня всегда удивляли в нем две вещи. Он никогда ничего не рассказывал о войне, хотя рассказать наверняка было что. И в наших праздничных застольях (а традиция была и свято соблюдалась всеми – в праздники общий стол и естественно вскладчину) он всегда выпивал только одну стопку и баста. А потом сидел и молча слушал других, более говорливых. Нет поговорить с ним можно было, и он был очень неплохой рассказчик. Но тема войны – была закрытой всегда. Впрочем, тогда среди моих коллег по летно-испытательному комплексу фронтовиков, причем настоящих, а не липовых было вполне достаточно.
Я бы наверное так и не узнал о нем более ничего, но однажды нам пришлось с ним дежурить на «плаву». Если коротко, то испытываемый самолет спускали на воду и оставляли на сутки «намокать». При этом нужно было регулярно в течение этих суток через каждые 30 минут делать «протяжки». Это значит включать бортовые самописцы и делать записи. Прежде всего изучался температурно-влажностный режим на борту и визуально нужно было смотреть на «промочку», т.е. не поступает ли забортная вода внутрь. Был март, ночью особенно было зябко на воде, в холодном мрачном полутемном чреве гидросамолета. Почему мы должны были без смены сутки работать вдвоем? Ответ простой – на борту в грузолюке была подвешена здоровенная черная «дура». Система «Скальп». Кто знает, тот поймет. А допуск имели немногие.
А потому времени было много, делать было нечего, и мы говорили и говорили. Где-то под утро, меня чуток сморило. Проснулся я от того, что ужаснулся от мысли – проспал время записи. Нет, спал всего минут 15 не более. Евгений Васильевич сидел рядом в кресле борт-оператора и смотрел молча в небольшой иллюминатор. Мы молчали, а потом вдруг он как-то глухо спросил меня.
- А ты в Бога веришь?
Никогда и никто не задавал мне еще таких вопросов, я оторопел и молча смотрел на него. А он также тихо и спокойно продолжал, как будто сам с собой говорил.
- А я верю !
- Как? – удивился я.
Да вот верю и все! – спокойно сказал он и повернулся ко мне лицом. Я молчал, не зная, что сказать. А он потянулся к молнии летной куртки, чуть приспустил ее и вытащил из кармана рубашки какой-то квадратик, запаянный в целлофан. Я посмотрел и увидел маленькую невзрачную иконку. Он также молча положил ее в карман. Застегнул молнию, как-то размялся в кресле оператора и вдруг сказал.
- Хочешь удивиться?
- Да-!
- Ну, слушай.
И он мне рассказал историю, в которую было трудно поверить, но и не верить было нельзя. В разгар первого военного лета, когда немец имел господство и в воздухе и на земле, воевать было трудно. Выполняя боевое задание, Евгений Васильевич, тогда еще совсем молодой зеленый лейтенантик, возвращался домой и вдруг сверху на него спикировал мессер и сразу шарахнул из пулеметов. Самолет загорелся, но немец отвалил, видно горючее было на исходе. Внизу было убранное колхозное поле с густо стоящими копнами. Высота резко падала, самолет стал неуправляем, видимо перебило тяги. Выход один. Прыгать. Перевалившись через борт, летчик дернул за кольцо, парашют раскрылся и скоро он был уже на земле. Почти посреди огромного поля и нигде ни души, ни кусточка, ни лесочка, ничего и никого.
Летчик стал быстро скатывать парашют, быстро соображая, где он. Получалось, что до своих он не дотянул километров этак 5-10. Инстинкт подсказал, нужно прятаться и ждать темноты. Быстро скатал парашют, осмотрелся и понял, что прятаться негде. А вдруг немцы. С «пукалкой» (пистолетом) против них не попрешь. Вдруг будут искать. Тот летчик с мессера наверняка доложит, что может быть советский пилот спасся. Его самолет догорал на поле. Евгений осмотрелся, услышал где-то вдали гул моторов и бросился к ближайшему стогу. Едва он втиснулся в него, укрывшись сверху колючей золотистой горячей соломой, как на поле выехали три зеленых мотоцикла с колясками в каждом по три автоматчика. Один промчался к догорающему самолету, а два остановились недалеко от него. С каждого встало по двое, кроме водителей и медленно пошли по полю, осматривая и вороша каждую копну. Где-то останавливались. Слушали. А где-то простреливали копну и шли дальше. Они приближались к нему. И он уже видел их потные злые лица,. Ну вот и все. Пиз..ц!
И вдруг в голову ясно пришла далекая картинка из детства, его бабушка, богомольная старушка, каждый вечер истово молилась перед небольшой иконой в своем углу… А Евгений почувствовал как к нему подходит вооруженный немец. Он даже услышал его запах – некая смесь табака, пота и бензина. Евгений вдруг подумал и молча про себя сказал неожиданно, одними губами беззвучно произнес: Господи спаси и сохрани!
Немец привычно передернул затвор своего автомата, направил его было на копну, где сидел летчик, но потом почему-то отбросил его за плечо и стал … отливать прямо на копну. Потом загоготал, что-то крикнул своему напарнику и пошел дальше. Походив по полю пострелял и покидав и поворошив копны, немцы решили, что нашего летчика уже увезли. Вскоре их мотоциклы затрещали, и они со смехом и гоготом покатили обратно.
- Ну, а я к вечеру добрался до своих. – Закончил свой рассказ Евгений Васильевич. – С тех пор, я и верю в Бога!
- И в церковь ходите? - Сдуру спросил я. Он словно ждал этого вопроса.
- Нет никуда не хожу, но каждый вечер молюсь, как могу, вот и иконка эта у меня с фронта. Маманя, отправляя еще в училище, этот образок мне вручила и сказала - Храни, он спасет. – вот видишь и спас!
Мы замолчали и больше ни он, ни я никогда к этой теме не возвращались. Но теперь у нас была своя общая тайна. Я об этом никому и никогда не говорил. А Евгений Васильевич умер, не дожив и до 55 лет. Сердце остановилось внезапно.